Под занавес минувшего 2024 года в русском военно-историческом журнале «Новый часовой» (№27) вышла рецензия на книгу Виктора Ивановича Барятинского «Из Курска в Рим. Воспоминания», изданную НИЦ «Индрик». Своим экспертным мнением о литературном произведении в статье «Мемуары последнего севастопольца: дополнительные страницы» поделился кандидат филологических наук, член Союза журналистов России, независимый исследователь Кирилл Владимирович Ратников. Предлагаем рецензию вниманию наших читателей.

Имя князя Виктора Ивановича Барятинского (1823–1904) хорошо из­вестно специалистам по истории славной, но злополучной Восточной (Крымской) войны 1853–1856 годов, в которой молодому флотскому офи­церу довелось принять активное участие. Его блистательно написанные воспоминания об увиденном и пережитом, отчасти зафиксированные еще по горячим следам, но преимущественно создававшиеся позднее, уже в 1880-е и 1890-е годы, принадлежат к числу наиболее ярких в литератур­ном отношении свидетельств, посвященных героической севастопольской эпопее. Обширные фрагменты его военных мемуаров были опубликованы посмертно в 1904–1905 годах на страницах «Русского архива» и тогда же переизданы отдельной брошюрой. В предисловии издателя была высказа­на надежда на то, что когда-нибудь увидит свет полный текст воспомина­ний покойного автора. Однако должно было пройти без малого 120 лет, чтобы эти ожидания наконец-то сбылись: историками В. П. Олейниковой и М. Г. Талалаем подготовлена и выпущена книга, красноречивое назва­ние которой указано выше.

Когда читатель держит в руках только что вышедшее из печати книж­ное издание, обычно оно воспринимается как нечто совершенно есте­ственное, само собой разумеющееся, как будто бы все тексты, помещен­ные под общей обложкой, изначально были собраны вместе и именно в таком виде предназначались для публичного обнародования. Но в слу­чае с воспоминаниями Барятинского все обстоит гораздо сложнее. До сих пор эти рукописи оставались рассеянными без какой-либо строгой хроно­логической последовательности по девяти тетрадям-томам, хранившимся в частном собрании в Риме, где прошли последние годы жизни их автора. Лишь благодаря кропотливому труду составителей-редакторов книги уда­лось четко систематизировать их, воссоздав тем самым автобиографиче­скую летопись, отразившую ключевые и наиболее значимые (по крайней мере, особенно памятные) этапы жизненного пути Барятинского, нагляд­но отразившиеся в названии.

В результате получился целостный мемуарный свод, дающий доста­точно подробное представление как о своеобразии личности автора, так и о специфике его эпохи. А обстоятельные научные комментарии практи­чески обо всех упоминаемых Барятинским людях и событиях делают это издание поистине энциклопедией в миниатюре, позволяя максимально точно и детально ориентироваться в плотно насыщенном интереснейшим фактическим материалом и колоритными историческими реалиями дина­мическом контексте времени, охватывающего период более чем за 60 лет, с середины 1820-х до конца 1880-х годов. Большое количество тщательно подобранных фотоиллюстраций, непрерывно сопровождающих текст, во­очию представляет в лицах и архитектурных объектах неповторимый об­раз постепенно сменявшихся десятилетий русской жизни в XIX веке.

Необходимо сразу же отметить, что воспоминания Барятинского да­леко и широко выходят за рамки собственно военной истории. Мастерски воспроизведенная в них панорама дворянского усадебного и столично­го быта должна, несомненно, привлечь внимание культурологов, а пуш­кинисты просто не могут пройти мимо уникального описания личных непосредственных впечатлений 13-летнего Барятинского от «грустно­го и мрачного» выражения лица Дантеса накануне дуэли с Пушкиным: «В этом выражении проглядывала необъяснимая тоска» (с. 85). Но еще более пристальный интерес вызывает запечатленный мемуаристом спустя более полувека факт его присутствия на квартире Пушкина при прощании с погибшим поэтом: «Полиция пускала публику и я — среди прочих — вошел с гувернером в комнату, где лежал бездыханный труп. Я подошел и смотрел долго на столь знакомые черты его лица» (с. 85). Особенно интригующе, в буквальном смысле слова, выглядит последу­ющая ремарка-комментарий составителей книги: «В этом месте густо за­черкнуто пять строк» (с. 294). Хотелось бы надеяться, что современные технические возможности исследования рукописных документов все-таки помогут сделать полную расшифровку загадочной записи, по неиз­вестным причинам скрытой автором воспоминаний от потомков, а пока остается довольствоваться свидетельством из первых рук о траурной об­становке рокового дня: «Множество народа прикладывались к его руке, стояли на коленях и молились» (с. 86).

Впрочем, как давно и верно сказано: «Нельзя объять необъятное», или, применительно к данной ситуации, пытаться в одной рецензии рав­номерно осветить все этапы большого пути от Курска до Рима (и в об­ратном направлении, кстати тоже, поскольку Барятинский, согласно за­вещанию, был похоронен не за границей, а на родине). Целесообразнее будет сосредоточиться на центральном пункте, отнюдь не случайно вы­деленном в заглавии книги, а именно на Крымской войне, воспомина­ния о которой составляют по объему примерно половину корпуса мему­аров Барятинского, включая и ранее опубликованное в «Русском архиве». Однако наибольший интерес представляет все-таки не републикация, а первопубликация тех дополнительных страниц мемуарного свода, ко­торые до сих пор не были известны читателям и, соответственно, лишь сейчас впервые вводятся в научный оборот. А ценность этих страниц не­сомненна, ибо они являются не только познавательным дополнением, но в ряде случаев также существенным уточнением к содержащимся в доку­ментальных источниках свидетельствам об отдельных моментах внутрен­ней хроники Крымской войны, причем как на собственно Крымском, так и на Кавказском театре боевых действий.

Наибольший интерес представляет в этом отношении главка, услов­но названная редакторами-составителями «Тифлис». Барятинский вспо­минает о том, как в конце ноября 1853 года был командирован крымским главнокомандующим светлейшим князем А. С. Меншиковым к наместни­ку на Кавказе светлейшему князю М. С. Воронцову с сообщением о три­умфальном результате Синопского сражения. Подоплека выбора именно Барятинского в качестве личного курьера совершенно очевидна: его стар­ший брат князь А. И. Барятинский, будущий победитель Шамиля и гене­рал-фельдмаршал, занимал в тот момент должность начальника главно­го штаба войск на Кавказе, поэтому наверняка должен был быть вдвойне обрадован и содержанием сообщения, и встречей с младшим братом. Обо всем этом уже рассказывалось в отрывках из мемуаров Барятинского, напечатанных в «Русском архиве», а вот запись о состоявшемся тогда раз­говоре братьев публикуется впервые по рукописи, хранящейся в Риме, и открывает грани стратегического мышления, в полной мере присуще­го старшему Барятинскому, что и позволило ему в дальнейшем отнюдь не случайно выдвинуться на главные военно-политические роли:

«“Сражение было в открытом море или в порту?” — был его вопрос.

“Турецкий флот, — отвечал я, — стоял на якоре под защитою бере­говых укреплений г. Синопа, и от огня наших кораблей весь город сгорел вместе с турецкими судами”.

При этих словах он принял вид озабоченный и сказал: “Это война с Англией и Францией”. Ему было известно объявление этих двух держав, что нападение со стороны России на какой-нибудь из турецких портов будет считаться как “сasus belli”» (с. 173–174).

Справедливость суждения старшего Барятинского, как известно, под­твердилась уже в самом скором времени, так что для серьезной озабочен­ности у него с самого начала были все основания. Но при этом тем более контрастно выглядел чересчур оптимистический, доходящий чуть ли не до эйфории энтузиазм, охвативший преобладающую часть кавказского общества, слишком увлеченного сугубо местной военной проблемати­кой в отрыве от общего политического контекста, принимавшего все бо­лее грозный для России характер. Аффектированная радость по поводу быстрых побед над турецкими отрядами словно бы заслонила на время горизонт и отвлекла внимание от гораздо более суровых внешних пер­спектив. Наглядным свидетельством такого акцентированного подъема воинственного духа может служить впечатляющая картина, отчетливо сохранившаяся в памяти мемуариста даже через полвека с лишним по­сле тех событий. Барятинский вспоминал в 1900 году о своем участии в торжественной встрече, устроенной жителями и властями Кавказского наместничества генерал-лейтенанту князю И. М. Андроникову, возвра­щавшемуся в Тифлис после громкой победы под Ахалцихом: «Я поехал с знакомыми по дороге, по которой следовало ему подъезжать к городу. Бóльшая часть населения Тифлиса высыпала, кто пешком, кто верхом или в экипажах, встречать его и образовалась в ожидании его в роде лагеря, где играла оживленная грузинская музыка с барабанным боем, сопрово­ждаемая песнями и плясками. Наконец, показался на почтовой дороге сам кн. Андроников верхом, с многочисленной свитою, и крикам и при­ветствиям народа при виде героя, их соотечественника, не было конца.

Вся эта масса следовала за ним в город, где ожидала его тоже востор­женная встреча. Поравнявшись с дворцом наместника, князь Андроников остановился, и сам наместник вышел на балкон, в форменной шинели и в кавказской черной папахе, которою он ему махал, поздравляя его лич­но при всей стекавшейся публике, с победою» (с. 181).

Осознание того, что Кавказскому театру военных действий суждено было оставаться второстепенным и что все одержанные на нем победы не в состоянии были изменить общий ход Крымской войны, пришло зна­чительно после, уже в результате горького опыта, накопленного за время 11-месячной обороны Севастополя, о которой Барятинский так сильно и выразительно рассказал в ранее опубликованной части своих воспо­минаний. Но, как оказалось, существует еще и своеобразный эпилог всей этой трагической эпопеи, впервые напечатанный только теперь в виде главки, условно названной «Николаев» — стратегический город-порт, где Барятинский завершил свою военную карьеру. Там он был начальником одного из оборонительных бастионов, о чем вспоминал в 1897 году с чув­ством, так сказать, ретроспективного реванша (так, правда, и не осуще­ствившегося в реальности): «Кинбурн был взят и занят неприятелем и, хотя Буг и Днепр уже замерзли, но можно было ожидать возобновления военных действий со стороны союзников. Ввиду этого Николаев усиленно укреплялся; была выстроена линия бастионов, и англо-французы могли встретить там второй Севастополь, не менее грозный первого» (с. 226).

Так-то оно так, но грозы бывают разными, в том числе и отрезвляю­щими для тех, над чьими головами они разразились. Николаевские стра­ницы воспоминаний Барятинского еще, пожалуй, определеннее и объек­тивнее, чем севастопольские, зафиксировали оборотную сторону войны во всей ее неприглядности и слепой жестокости: «Город был переполнен военным людом. И госпиталь, и частные дома не замедлили заразиться неизбежным в военное время тифом, уносящим ежедневно бесчисленные жертвы. Солдаты и ополченцы помещались, кроме казарм, и на частных квартирах, и я должен был принять в свой дом человек 12 или 15 нижних чинов, что в высшей степени усиливало опасения мои насчет могущего вспыхнуть среди них страшного для всех жителей города бича» (с. 226).

Да, бедствия военного времени в конечном счете и опротивели, и опо­стылели всем без исключения, а в особенности, конечно, проигравшей сто­роне. Барятинский, как раз в ту пору только что женившийся, не был ис­ключением: общее стремление к более или менее приемлемому по своим условиям миру разделялось в полной мере и им тоже. Вот почему нисколь­ко не удивительна его эмоциональная реакция, о которой он совершенно откровенно и даже чуточку наивно поведал в воспоминаниях: «Наконец, дошло до нас в Николаеве радостное известие о заключении мира. Когда мы об этом узнали, я и жена пришли в такой восторг, что принялись пры­гать через стулья и всю мебель в комнатах, предвидя близкое осуществле­ние всех задуманных нами в течение зимы планов. Легко мне было после войны, в которой я принимал участие с самого начала почти до конца, по­лучить продолжительный отпуск, и мы намеревались, устроив свидание с родными, отправиться за границу путешествовать» (с. 231).

И как с ним не согласиться? Он действительно заслужил право на спокойную и счастливую жизнь. О возвращении на военную служ­бу больше не было и речи. Впереди предстояли еще долгие десятиле­тия разнообразных полезных трудов на мирном поприще. Дорога через Крымскую войну оказалась успешно пройденной. А вехами памяти об этом завершившемся этапе жизненного пути в итоге стали страницы его впервые собранных воедино мемуаров, которые обретают в наши дни своих заинтересованных и благодарных читателей.

,